Из чьей-то жизни Части вечера — осознанно, по стечению обстоятельств — тоже в основном выглядят или работают как заимствование. Одалживают, справедливости ради, из разных мест — и с разными целями и результатами.
Открывающая и финальная части — «Моно» Константина Кейхеля и «Озеро» Анны Щеклеиной — опираются на образцы, которые мы много лет видели на фестивалях и теперь резко их лишились. Кейхель отсылает скорее к направлению, в котором контемпорари скрещивается с высокими технологиями, а тело становится не самостоятельным элементом, а одним из винтиков высокоточного механизма. Главное, что запоминается в «Моно» — эффектный свет, который придумала художница
Ксения Котенева, и электронный саунд композитора и по совместительству видеохудожника
Константина Чистякова. Свет и звук в «Моно» образуют единый организм, точно отлаженный и завораживающий. Самые эффектные моменты — когда вслед за стробоскопом, который дробит картинку, заставляет ее дрожать и пульсировать, следует тревожный, похожий на завывания сирен саунд. Танцовщики здесь растворяются в разнонаправленных графичных лучах, темноте и электронике. С одной стороны, это оставляет сильное целостное впечатление, ощущение живого единого мира на сцене. С другой, слишком концептуальный свет и звук подавляют хореографию — всё, что придумал Константин Кейхель, они заслоняют. Постфактум можно вспомнить отдельные сильные находки. Спектакль начинается с мелких движений, которые выглядят как оммаж Марко Гекке и его вечному тремоло. Позже возникают эффектные позы в дуэтах, в которых пары образуют одно тело — и мы видим, как женщины лишаются голов, упираясь ими в грудь партнерам. С первых минут и до финала важную роль несёт ансамбль, который рассыпается по сцене. Однако в целом «Моно» выглядит как аудиовизуальный эксперимент с необязательной пластической составляющей — что, безусловно, несправедливо и к автору, и к артистам.
Анна Щеклеина, которая замыкает вечер со своим «Озером», тоже пошла в сторону доминирующей визуальности. Но в её случае главным стала не разросшаяся художественная часть, а метод другого хореографа. Анна, несмотря на то, что формально училась в других местах (США и Франция), давно демонстрирует приверженность израильскому современному танцу, в особенности
Шарон Эяль и временами
Охаду Наарину. Обычно это работает как отсылки, включение себя в большой контекст и грамотное использование приглянувшихся идей в своих целях. Как Щеклеина умеет преобразовывать чужой материал, встраивать его в свой спектакль и заставлять работать на новую концепцию, можно было наблюдать в «Яви» (2022, фестиваль «Context»). Там узнаваемые высокие полупальцы и проходки из
Autodance становились инструментом конструирования феминного тела, демонстрировали, что гендер — это пустая коробка, в которую можно положить любые признаки и припечатать их любым ярлыком. В «Озере» хореограф снова обращается к Эяль за пластическим вдохновением. Однако по-прежнему узнаваемые гипертрофированно изогнутые, манерные тела, меленькие шажки, резкие переходы в низкие, «качающие» плие и акцент на движения таза не образуют самостоятельного поля. Всё это мы видели в разных постановках Шарон, что-то замечали у Наарина. А вот зачем это Щеклеиной, самостоятельной постановщице с хорошей фантазией, остается неясным. Эффектная пластика Эяль хорошо смотрится со сложными костюмами — их, как и декорацию, огромное овальное зеркало белого озера в зарослях борщевика, придумала
Галя Солодовникова. Яркие движения подчеркивают фактуру фантазийных вещей и превращают танцовщиков в диковинных мифологических существ. Наконец, под финал возникает мотив ритуала — и мысль, что израильская школа с её повторами, вниманием к заземлению, состояниям тела близка к нему, может считаться изобретением Щеклеиной. Однако в этом «Озере» слишком много чужой воды.
Между «Моно» и «Озером» разместили постановку Ирины Кононовой «Этот великолепный век» — случай, когда резкий контраст даже в чём-то выигрышен. Начинается она тоже с цитаты. Те, кто любят
Матса Эка, в герое Кононовой, который томится перед телевизором, узнает похожую фигуру из легендарной
«Квартиры». От скуки тянет в сон, а если заснуть под ТВ, можно нечаянно очутиться в далеких экзотических местах, — схема немудрящая, но для сюжетного спектакля рабочая. Вся танцевальная часть — это приключения героя, бывшего обывателя, а во сне султана, в новом и беспощадном мире гарема. Казалось бы, что современного в усредненной дворцовой экзотике? Однако Кононова точно поймала культурологический момент. В 2022 году, по причине ухода из России крупных кино- и сериальных производителей, в области стимингов мы перешли на импортозамещение — и выяснилось, что люди с удовольствием смотрят турецкие сериалы. В ситуации, когда простенькая мелодрама «Постучи в мою дверь» бьет рекорды популярности, попробовать быстро зафиксировать успех и перенести его на танцевальную сцену — мысль логичная, нахальная, бойкая. И очень удобная: опорой на наивные сериалы можно оправдать почти всё. Кононова использует старомодные пластические приемы, практически говорящие тела — так это мелодрама. Персонажей, кроме главного, нельзя отличить друг от друга, не помогают даже яркие, как коробочка рахат-лукума, костюмы — а вы к какой серии жительниц гарема запоминали? Не к первой же? Значит, и тут разберетесь. Наконец, так можно объяснить даже чрезмерную и условную сценографию — над планшетом нависают то разбухший диван, то гигантская люстра, а то и вовсе циклопические верблюжьи ноги. Вы же не ждете правдоподобия на экране. Так почему же оно должно быть в мире, где самое грозное и всесокрушающее оружие — ТВ-пульт?